Всё же он нашёл себе друга — зубрёнка, на полмесяца младше его самого, на которого он до сих пор почему-то не обращал внимания.

Они встретились на усеянной огненно-жёлтыми и огненно-красными листьями поляне и сразу принялись бодаться. Нет, это, конечно, была всего лишь игра, у них и рогов-то ещё настоящих не выросло, а только намечались — пара твёрдых, покрытых шерстью бугорков, вполне безобидных на вид. Но это не мешало им помериться силой.

Сперва они, пригнув головы, упёрлись лбами друг в друга — кто кого сдвинет с места? — и долго оставались в таком положении. Зубры, как правило, сильнее бизонов, но медлительнее, неповоротливее. И бодаются зубры всегда честно, упираясь друг в друга лбами. Бизон хитрее: он, если видит, что в честном бою не возьмёшь, норовит обойти, словчить. Рум унаследовал полезные для себя качества и от зубров, и от бизонов. В решительный момент, когда, казалось, вот-вот кто-то из них не выдержит и отступит хоть на шаг, Рум сделал обманное движение головой, будто собирался усилить натиск, а сам отскочил вбок. Противник, не ожидавший подвоха, со всего маху проскочил мимо.

Зубрёнок ещё приходил в себя от изумления и обиды, а Рум как ни в чём не бывало снова стоял перед ним и, пригнув голову к земле, вызывал друга на поединок.

Так они провозились почти целый день, и в последующие дни, встречаясь на тропинках, полянах или возле кормушек, каждый раз затевали весёлую возню.

Взрослым животным было сейчас не до них: наступила пора осенних свадеб, яра, когда взрослых, кажется, покидают все другие заботы и помыслы, кроме одного: быки заняты тем, чтобы прогнать соперников со своей территории, укрепить единоличную власть, а зубрицы повсюду послушно следуют за мужьями.

Ночью земля, особенно в углублениях, в низинках, покрывалась хрустящей корочкой льда, а трава становилась звенящей и хрупкой. Но днём пригревало солнце, и лёд таял.

И вдруг выпал снег.

Это был первый снег в жизни Рума, и он не мог надивиться ему. На какой-то миг ему показалось, что это жирные белые мухи кружатся, кружатся в воздухе и облепляют со всех сторон землю. Но если бы это были мухи, они бы жужжали и кусались.

И Рум догадался, что это совсем другое…

Снег падал большими хлопьями, густо и скоро покрыл всё вокруг: на чёрных голых ветках деревьев, на зелёных еловых лапах лежали ещё одни, белые, ветки и лапы; травы, земли больше не было, а только пухлое покрывало, под которым угадывались все эти неровности местности — кочки, холмики, ямки, овражки. Лишь кое-где снежную пелену прорывали непокорные прутики и травинки — они всё же были, существовали там, внизу.

Рум стоял, припорошённый снегом, хотя снег давно уже перестал падать, и день был в полном разгаре: Рум словно боялся пошевельнуться.

Издалека протяжно зазвала труба. Мимо Рума несколько взрослых зубров прошли на обед, оставляя за собой чёрные дырки следов. Тогда наконец и он сдвинулся с места…

А тот первый снег, конечно, растаял. И ещё не один раз принимался идти снег и потом снова таять, пока не пришла настоящая, с морозом, с метелями, с белым негреющим солнцем, зима. Но никакие морозы не были страшны Руму. А снег оказался приятным, мягким, и его можно было лизать.

Ещё Рум узнал вкус сена, душистого и пряного, за которым не требовалось нагибаться к земле, чтобы рвать, а надо было выхватывать прямо из стога клоками и только жевать.

Огромных размеров стог привезли в питомник по снегу на деревянных полозьях-лежнях, в которые была впряжена сивая лошадёнка. Лошадёнку понукал человек, державший в руках концы двух верёвок и прут. Для чего верёвки — неясно, а вот что означал длинный прут — Рум, кажется, догадывался. Сивую лошадёнку он тоже видел здесь уже не впервые: летом её запрягали в скрипучее сооружение на колёсах — телегу и заставляли возить колья и всё, что требовалось. Но Рум никогда не наблюдал лошадёнку так близко. Теперь он заметил, как часто и глубоко дышат её бока. От лошадёнки разило конюшней и по́том. Она виновато моргала, но временами, когда человек отворачивался, исподтишка следила за ним прищуренным хитрым глазом. Едва её выпрягли из лежней и Зубровод принялся сматывать верёвку, которой увязан был стог, лошадёнка, воспользовавшись свободой, поспешно погрузила морду в сено. Но человек стегнул лошадёнку прутом и зашагал за ней следом. Тогда Рум приблизился к стогу и тоже погрузил в него морду. Его никто не прогнал и, значит, ему это было позволено. А сено действительно оказалось вкусным…

Зимой Рум меньше двигался, подолгу лежал вместе с другими животными на полянах, и, когда шёл снег, их заносило, словно это были не зубры, а сугробы снега. Они могли так лежать очень долго и, наверно, о чём-то думали. Их звали обедать, и сугробы прямо на глазах вырастали, раскачивались, с них осыпался снег. Казалось, это сама поляна корчится от безмолвного землетрясения.

Зимой было тоже совсем неплохо. Правда, не было свежих побегов и листьев, по которым Рум всё же скучал, зато не было и оводов, слепней, комаров, без которых куда спокойнее. В общем, жить можно. А зима в тот год выдалась снежная, вьюжная, долгая. И Рум уже начал верить, что так будет всегда.

Но вот наступил месяц март, солнце стало подольше задерживаться на небе. В апреле тоненько зазвенела вода подо льдинками, потемнела кора на деревьях. Однажды ветер донёс откуда-то запах свежей смолы и сосновых опилок. В тот день Рум почувствовал, что зиме приходит конец.

5

Людей, постоянно проживавших в питомнике, было наперечёт, и Рум, как все остальные животные, знал каждого из них и что от кого следует ожидать. Кроме Зубровода, который почти безотлучно находился при зубрах, были ещё Ветеринар и Учёный.

Ветеринара Рум видел всего несколько раз.

Однажды, когда молодая зубрица Муравка слишком долго не могла отелиться, Рум увидел, как в дальний, отгороженный от прочих загон, где она последние дни находилась, прошёл человек. Незнакомец — а это и был Ветеринар — распространял вокруг себя резкий, неприятно щекочущий запах, от которого чуткие ноздри животных вздрагивали и трепетали. Он был с засученными рукавами, с торчавшими из них голыми большими руками. За ним следом едва поспевал Зубровод. Что делали там, в отдельном загоне, эти люди, Рум, конечно, не знал. Но он отчётливо слышал доносившиеся из-за дощатого сарая озабоченные голоса, и кто-то из них, очевидно